В минувшую субботу в Казахстане произошло «долгожданное» разделение Министерства образования и науки на два ведомства – Министерство просвещения и Министерство науки и высшего образования. Идея эта давно высказывалась в экспертных кругах, но помимо сторонников, которые ратовали за необходимость разгрузить эту громоздкую структуру, увязшую в неэффективных реформах, у нее было и есть много противников, которые считают, что от перемены мест слагаемых сумма не изменится. Во всяком случае, до тех пор, пока не будут пересмотрены сами подходы к решению проблем. О том, насколько оправдан уход от «многовекторности» в данной сфере и позволит ли он вытащить из состояния застоя конкретно науку, мы беседуем с политологом Данияром Ашимбаевым.

Функционал важнее профиля

– Данияр Рахманович, давайте начнем с кадровых назначений. Минпрос возглавил теперь уже бывший глава МОН Асхат Аймагамбетов, а МНВО – экс-депутат мажилиса Саясат Нурбек. Почему выбор пал именно на них?

– Аймагамбетов показал себя как сильный и набравшийся опыта практик, который занимался повышением качества всей системы образования, исходя не из виртуальных концепций, а на основе здравого смысла, то есть не «реформировал», а улучшал систему. Нурбек в этом плане – человек немного другого склада. У него есть немалый политический опыт, но в последние годы он больше работал, скорее, над теоретической моделью реформирования образования и науки, ее модернизацией. Это тоже весьма важное направление. Главное, чтобы работа МНВО была заточена не под новые «реформы», от которых все давно устали, а грамотно сочетала стратегии и тактики, сохраняла и приумножала наработанное, при этом стремилась выйти на новые горизонты.

– А насколько удачно, на ваш взгляд, распределены функции между двумя министерствами?

– За последние десятилетия научная и образовательная сферы успели побывать в различных ведомствах, однако все эти комбинации не принесли каких-то значимых результатов. Министерство образования и науки просуществовало с 1999 года (оно было сформировано путем реорганизации Министерства здравоохранения, образования и спорта и Министерства науки и высшего образования), но и это сочетание оказалось не самым оптимальным. Поэтому вопрос разделения назревал давно, периодически актуализируясь в свете многочисленных других профильных реформ.

Главная проблема МОН заключалась в том, что оно было сильно перегружено – это и научно-исследовательские институты, и высшие учебные заведения, и дошкольное, и среднее, и профессионально-техническое образование. В этой связи вполне логично выглядело создание двух отдельных министерств, одно из которых будет специализироваться на науке и вузах, а другое сфокусируется на среднем и дошкольном образовании. Последние два направления, казалось бы, касаются практически всех, но в силу того, что школ и детсадов в стране много, они не в состоянии пробиться через мощное вузовское и академическое лобби. Я бы еще включил в Минпросвещения педагогические вузы, чтобы добиться замкнутого цикла.

А вот что касается профтехобразования, то ему уместнее было бы находиться в Министерстве труда и социальной защиты, а не в Минпросвещения. Да, многие колледжи стали широкопрофильными с акцентом на гуманитарную сферу, но, тем не менее, они по-прежнему тесно связны с рынком труда. А все вопросы трудовой политики, в том числе подготовки рабочих кадров и их перемещения, в идеале должны быть сконцентрированы в одном ведомстве. Напомню, в 1995 году Комитет по профтехобразованию уже был в составе Минтруда, но потом его затолкали обратно в Минобр.

Вывод: нужно исходить не из профиля, а из функционала, то есть необходимости решать стратегические задачи государства, чтобы и наука, и вузы, и колледжи были интегрированы с экономикой. Такая реорганизация была бы более осмысленной, но, думаю, «экономисты» категорически будут ей противиться, поскольку она требует системной и ответственной экономической политики, ориентированной на результат.

– Примечательно, что многострадальную языковую политику отдали новому Министерству науки и высшего образования. Насколько это решение оправданно?

– Языковая политика у нас давно просела, превратилась в ярмарку тщеславия и коррупционную яму. Тема чрезмерно заидеологизирована, и то, что делается в этом направлении, здравым смыслом особо не отличается. Взять те же отсутствующие словари и программы-переводчики, откровенно анекдотичный переход на латиницу, массовое искусственное придумывание новых слов, а главное – отсутствие качественного контента в виде научной, научно-популярной, художественной литературы.

Это, кстати, проблема не только образования и науки, но и общества в целом. Государственный язык становится все более «бесписьменным», что лишний раз говорит о том, что языковая политика в советский период была более адекватной и комплексной, чем в годы независимости. А это вопрос не только к филологам или государству, но и в целом к обществу, для которого фактически более удобно двуязычие. Поэтому от того, в каком ведомстве находится языковой комитет, смысла никакого нет и, думаю, не будет. По профилю (вузы и НИИ) сейчас он больше подходит к МНВО.

Оторванные от реальности

– Какими вопросами Министерству науки и высшего образования следует заняться в первую очередь? К слову, сами ученые свои проблемы связывают с недостаточным финансированием, которое действительно намного ниже средних мировых показателей.

– Ситуация в науке достаточно критична – она в прямом смысле деградирует. Во многом это результат погони за формальными наукометрическими показателями, когда публикации в рейтинговых научных журналах покупались, причем зачастую за государственный счет. Выходит, все эти годы в приоритет ставились не качественные исследования, а искусственная статистика. Кроме того, наука не использовалась ни в экономике, ни в образовании, ни где-нибудь еще, а жила сама по себе. Поэтому важно, чтобы новое министерство начало с решения базовых проблем, а их много – от кадровой текучки руководителей НИИ до чрезмерной стабильности, переросшей в застой. Будем надеяться, что его переформатирование станет первым шагом на пути к здоровому оживлению этой сферы.

Что касается финансирования, то с поддержкой государства или без нее казахстанская наука тихо превратилась в статистическую аномалию. Даже когда деньги выделяются, особых достижений мы не видим. Плюс средства часто распределяются неравномерно. Взять ту же модель грантового финансирования, вокруг которой постоянно вспыхивали скандалы. Многие НИИ, имеющие хорошую историю и солидный научный потенциал, по разным причинам часто лишались этих самых грантов, и их приходилось «сажать» на внетендерное целевое финансирование. Такие проблемы, например, были у Института экономики, зато НИИ, относящийся к Министерству национальной экономики, безо всяких тендеров получает и осваивает миллиарды тенге в год. Хотя мы видим полную неэффективность экономического планирования в стране.

Вместе с тем, продолжают создаваться новые научные структуры, что представляется неоправданным ни с финансовой, ни с практической точек зрения. Допустим, в Астане были открыты Институт истории государства, а недавно Институт изучения улуса Джучи, к деятельности которых накопилось множество вопросов. И это при том, что у нас уже есть Институт истории и этнологии имени Ч. Валиханова...

Еще при Галыме Абильсиитове (экс-министр науки и новых технологий) создавали национальные научные центры. Некоторые из них со временем зачахли. До наших дней дожили лишь единицы, среди которых достаточно активно работают Национальный центр по комплексной переработке минерального сырья, Национальный ядерный центр, Национальный центр по биотехнологиям. Вот их можно поставить в пример.

Скажем, Национальный центр по биотехнологиям разработал собственную вакцину от коронавируса. Но в силу того, что авторитет казахстанской науки в целом низкий, мало кто даже из вип-чиновников согласился привиться QazVac – разве что тогдашние министр образования и науки Асхат Аймагамбетов и аким Жамбылской области Бердибек Сапарбаев.

Отдельно стоит отметить деятельность Национального ядерного центра, разработки которого востребованы даже за рубежом, в том числе благодаря наличию нескольких реакторов в Курчатове, где проводятся многочисленные испытания для Японии, России и т.д. За эти годы НЯЦ успел наработать огромный опыт и продолжает почти ежедневно публиковать сообщения о проводимых исследованиях. В контексте предстоящего развития в нашей стране атомной энергетики это, несомненно, хорошее подспорье.

Разброд и шатания

– После многочисленных реформ НИИ оказались в неравных позициях: одни еле сводят концы с концами, а другие процветают. Какая общая модель их развития наиболее соответствует современной научно-технологической политике государства?

– В Казахстане были опробованы разные модели развития НИИ, в том числе их слияние с профильными структурами. Одни были закреплены за отраслевыми министерствами (например, Институт математики перешел в Министерство цифрового развития, Институт сейсмологии – в Министерство по чрезвычайным ситуациям), другие переданы в ведение крупных компаний (вроде Института химических наук, который через КБТУ вошел в состав НК «КазМунайГаз»), третьи объединились с университетами. Правда, пока ни первые, ни вторые, ни третьи не выдали каких-то ощутимых результатов. Яркий пример – аграрные НИИ, которые в свое время включили в состав Министерства сельского хозяйства, потом пытались связать с вузами, а в итоге оставили в виде НАНОЦ, который не ругает только ленивый.

В целом у нас пока тяжело идет интеграция науки с образованием, хотя в последние годы именно на нее делали ставку. Предполагалось использовать потенциал вузовских молодых ученых в старых НИИ, которые нуждаются в «свежей крови». Но возникает вопрос относительно коммерциализации исследований. Мы знаем очень мало случаев, когда изобретения наших институтов были востребованы в отечественной или мировой экономике. Тем более вызывает вопросы само патентное дело. Помнится, в первой пятилетке программы форсированного индустриально-инновационного развития (ФИИР) значилось получение около десяти международных патентов. Но потом в статистике их аккуратно заменили просто заявками на патенты. И если вы поищете эти заявки от Казахстана в базе международных патентов, то найдете там «способы раскройки обуви», «нанесение изображения на бумагу с помощью грифеля» (во всем мире это называется карандаш и только у нас звучит более научно) и тому подобное.

Ряд НИИ передали в ведение отраслевых министерств, чтобы у тех была своя научная база. С одной стороны, логичное решение, но, с другой, оставляет за бортом множество других важных направлений, в том числе физику, металлургию, геологию, по которым уже наблюдается критическое отставание. К примеру, на счету у Казахстана нет ни одного нового месторождения урана, хотя он занимает первое место в мире по его добыче. Тот же рудник Акдала был открыт еще в советское время, а 1999 году просто выделен в отдельное месторождение. А из крупных нефтегазовых месторождений за годы независимости мы открыли только Кашаган. Хотя сложно назвать это достижением чисто казахстанской геологии, учитывая, что начало разведки было положено еще в 1987 году постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Отсюда, естественно, проблема исчерпания недр и комплексного использования минерального сырья, которая стоит очень остро.

Что касается гуманитарных сфер, то у нас практически отсутствуют академические исследования той же экономики. Не изучаются толком внутристрановые этнические процессы. Не проводятся международные исследования. Элементарно не осталось структур, которые занимались бы нашими ближайшими соседями – Китаем, Россией, Центральной Азией. Делается всего понемногу, но опять-таки исходя из субъективного и бюджетного факторов, нежели из объективных потребностей страны.

По большому счету, из всех моделей, которые сейчас действуют, ни одна не показала свою эффективность. Поэтому для начала не помешало бы подвести итоги этих экспериментов, параллельно пробуя внедрять другие модели, где упор будет сделан на взаимодействие науки, экономики и образования, то есть на стратегическое планирование.

Из клуба - в коалицию

– Можно ли какие-то проблемы казахстанской науки решить путем реформирования Академии наук РК, которой президент на днях пообещал присвоить государственный статус и обеспечить финансирование из бюджета? Он считает, что именно НАН РК должна определять приоритетные направления научных исследований…

– НАН РК и сейчас находится в ведении государства, получая госфинансирование. Но, по сути, это просто «клуб ученых», которые только и делают, что избирают друг друга, не более того. Академиков в итоге много, а науки мало. Зайдите в любую библиотеку Алматы и посмотрите, какая там есть научная или хотя бы научно-популярная литература, изданная в Казахстане. На весь город, наверное, от силы книг десять наберется. Для сравнения: вузы (те же КазНУ или ЕНУ) выпускают такого рода издания в гораздо большем количестве, пусть и малыми тиражами.

Понятно, что Академия уже не та, что была когда-то, и вряд ли, подняв статус, можно восстановить ее в прежнем виде. Да, у нее есть право проводить научную экспертизу всех правительственных проектов, но при этом нет институтов – все они, как я уже говорил выше, разбрелись кто куда. Вот если бы она выступила своего рода зонтиком, под которым объединились бы все НИИ страны, в том числе ведомственные подразделения министерств, то получился бы некий прообраз коалиции НИИ и профсоюза ученых. Тогда, возможно, удалось бы избежать бестендерного «распила» бюджетных средств, поскольку вузы и министерства перестали бы напрямую финансировать свои научно-исследовательские институты и информационно-аналитические центры. Финансирование осуществлялось бы на конкурсной основе под контролем НАН и МНВО. В таких условиях обеспечивать взаимодействия науки с образованием и науки с экономикой, разумеется, куда проще.

И потом, было бы неплохо, если бы государство внедряло в составы советов директоров национальных компаний независимых директоров – представителей именно научного сектора, вузов. Они ставили бы вопросы подготовки кадров, размещения тех или иных заказов на проведение научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ внутри страны. Такого рода взаимодействие сейчас крайне необходимо. Здесь, конечно, нет стопроцентного алгоритма, но нужно хотя бы с опозданием приступать к реальным экспериментам – какая из моделей и для какой сферы лучше подходит, как их лучше использовать.

Тем более что президент неоднократно ставил вопрос именно о развитии нашего научного потенциала, поскольку место страны в мировой конкуренции будет определять уровень ее технологического развития. Причем это уже вопрос выживания. Как показал российско-украинский конфликт, даже война – это, прежде всего, технологии, а не количество солдат.