«Прошло сто лет после первого голода 1921-1922 годов, в результате которого погибли и бежали миллионы людей. Если бы не это событие, наша нация была бы во много раз больше, чем сегодня». Это строки из вызвавшей широкий резонанс статьи Касым-Жомарта Токаева «Независимость дороже всего», опубликованной в начале нынешнего года. В ней глава государства призвал заняться изучением данной темы, подойдя к ней «сдержанно и ответственно».

Манипуляции цифрами

Если о массовом голоде, охватившем нашу республику в начале 1930-х, мы знаем явно недостаточно, то первый, случившийся в Казахстане (назовем его условно Ашаршылык-1), а также в российском Поволжье и в некоторых других регионах СССР сразу после гражданской войны, и вовсе остается «белым пятном». Что, впрочем, не мешает отдельным «исследователям», а вслед за ними и общественным деятелям манипулировать цифрами людских потерь и активно тиражировать их в СМИ и в социальных сетях, формируя в массовом сознании определенное мнение.

За основу они берут вполне официальные данные первой всероссийской (1897-го) и первой всесоюзной (1926-го) переписей населения, и в результате сопоставления их между собой, а также динамики изменения численности крупнейших народов Центральной Азии делают ошарашивающие выводы. Вот как это выглядит:

Человек, увидев такую таблицу и, особенно, ее последнюю колонку, ужаснется. Ведь ему известно, что уровень и рождаемости, и естественной смертности у всех перечисленных народов был примерно одинаковым. А значит, по идее, количество казахов за обозначенный промежуток времени тоже должно было если не упятериться или учетвериться (как это произошло с узбеками и киргизами), то хотя бы удвоиться и достичь к середине 1920-х годов не менее 8 миллионов вместо 4-х. А оно, напротив, сократилось.

Отсюда делается вывод: либо во время Ашаршылык-1 были многомиллионные жертвы, либо к 1926-му фактическая численность казахского этноса была значительно больше, чем показала перепись того года, и потому, мол, применительно уже к Ашаршылык-2 надо говорить не о 1,2 миллиона «избыточных смертей» (цифра, к которой склоняются серьезные демографы), а о трех-четырех миллионах. В частности, если верить изданию arasha.kz, на днях вроде бы вполне адекватный и часто цитируемый политолог Досым Сатпаев, давая свой комментарий по поводу выступления Маулена Ашимбаева о голоде начала 1930-х, ничтоже сумняшеся заявил: в тот период «4 миллионнан астам қазақ қырылып қалған» («погибли свыше четырех миллионов казахов»). А отдельные «алашеведы» подкрепляют подобные цифры ссылками на некие расчеты Алихана Букейханова, согласно которым уже к 1914 году численность казахского этноса достигла почти шести с половиной миллионов. Дескать, лидер «Алаша» вывел это количество на основе данных 1897-го.

«Приписки» и недоучет

Но дело в том, что та перепись, единственная в царской России, во-первых, была неполной, а во-вторых, имела такую специфику, как подсчет «душ» согласно не этнической принадлежности, а языковой. И, если принять во внимание эти два обстоятельства, плюс, мягко говоря, не совсем адекватные представления российского общества и российского же чиновничества тех лет о том, кто населял среднеазиатские окраины империи, то перед нами предстанет совершенно иная картина.

Например, в Пишпекском и Пржевальском уездах (территория современного Кыргызстана) Семиреченской области царские переписчики «не нашли» ни одного кара-киргиза! Зато киргиз-кайсаками, как называли тогда наш этнос, они записали 279 тысяч человек, или 87% всего населения двух этих уездов. А через три десятилетия на всей территории Кыргызстана удалось обнаружить лишь 1,3 тысячи казахов. Иначе говоря, царские переписчики, не видевшие разницы между кара-киргизами и киргиз-кайсаками, «приписали» казахскому этносу около 278 тысяч лишних душ.

На это указал в своей книге и знаменитый востоковед, академик Василий Бартольд: «Русская перепись 1897 г. признавала киргиз или, как тогда говорили, кара-киргиз, только в одной Ферганской области, где их насчитывалось 201 579 (в других областях кара-киргизы или, как их еще называли в XIX веке, "дикокаменные киргизы", объединялись вместе с казахами под общим названием "киргизы")». После чего добавил: «Более всего киргиз было в Семиреченской области» («Киргизы. Исторический очерк»).

Впрочем, и в Ферганской области царские переписчики намудрили. Если верить их данным, то кара-киргизы населяли преимущественно Андижанский, Маргеланский, Наманганский и Кокандский уезды, тогда как в Ошском их насчитали всего 1,7 тысячи. А львиную часть его жителей, 156,4 тысячи, указали как «говорящих на тюркском наречии». На самом же деле речь шла о киргизах и узбеках, соотношение которых было примерно семь к трем.

Справедливость была восстановлена при проведении уже советской переписи. Отсюда и якобы «взрывной рост» численности киргизов за неполные тридцать лет – в 3,8 раза.

Кроме того, кампанией 1897-го не были охвачены два больших региона Центральной Азии – находившиеся под российским протекторатом Бухарский эмират и Хивинское ханство, которые впоследствии тоже оказались в границах СССР. О численности их населения на тот момент точных данных нет, есть только приблизительные. Они говорят о том, что в Бухарском эмирате проживало порядка двух миллионов человек, из которых 55%-60% составляли узбеки, около 30% – таджики, 7-8% – туркмены. Плюс арабы, персы, по несколько тысяч евреев, киргизов. Хивинское же ханство населяли 700 тысяч человек, а этнический состав был примерно таким: узбеки – немногим меньше двух третей, туркмены – чуть больше четверти, казахи и каракалпаки – по четыре процента. Если взять средние значения приведенных выше цифр и суммировать данные по обоим регионам, то получится такой расклад: узбеки – 1605 тысяч, таджики – 600 тысяч, туркмены – 332 тысячи, казахи – 28 тысяч, киргизы – 4 тысячи.

Это уже ближе к истине

А еще есть вопрос относительно 969 тысяч «говоривших на сартском языке». Основная их масса, проживавшая на территории нынешнего Узбекистана, после революции вошла в состав узбекского этноса. Но почти 70 тысяч представителей этой большой социально-этнической группы населяли казахские, киргизские и таджикские территории. Скажем, в Чимкентском уезде их насчитывалось 32 тысячи (наряду с 20 тысячами непосредственно узбеков), в Верненском – 5,9 тысячи, в Пишпекском – 4,2 тысячи, в Пржевальском – 3,1 тысячи и т.д. По несколько сотен проживали даже в Акмолинской, Тургайской, Семипалатинской областях. К каким этносам отнесли их при советской власти, сказать сложно.

Понятно, что наличие таких «вопросов без ответов» серьезно затрудняет подсчеты. Поэтому приведенная ниже таблица, при составлении которой было учтено население Бухарского эмирата и Хивинского ханства, исправлены ошибки, допущенные царскими переписчиками, и принят во внимание факт перевода сартов в узбеки, содержит примерные цифры. Но, думается, они недалеки от истинных.

Тут следует сказать, что других всеобщих переписей в тот период не проводилось. Да, в отдельных исследованиях фигурируют некоторые «промежуточные» данные, но они неполные и к тому же нередко противоречат друг другу. Поэтому приходится довольствоваться тем, что есть.

Так вот, получается, что почти за три десятилетия наименьший рост показали таджики – всего в 1,03 раза. Возможно, это объясняется большей миграцией за пределы в СССР тех, кто в штыки – как в переносном, так и в буквальном смысле слова – встретил «безбожную» советскую власть. Например, как пишет доктор исторических наук, профессор Бисабоат Исмоилова, «до середины 20-х годов из Кургантюбинской, Кулябской и Гиссарской областей в Афганистан переселились свыше 44 тысяч семей, или 205 тысяч человек». А это почти каждый пятый! Кстати, сегодня этнические таджики составляют 35-40 процентов всего афганского населения, и их в этой стране, как минимум, в полтора раза больше, чем в самом Таджикистане.

Узбеков эмиграция тоже коснулась, но в процентном отношении перебравшихся в Афганистан было меньше. И численность этноса за тридцать лет увеличилось в 1,19 раза. Еще более существенным оказался рост туркменского и киргизского населения. А в сумме эти три тюркских народа дали прирост в 1,20 раза.

Какими были «сверхпотери»?

Возможно, кто-то скажет, что 1,20 – слишком мало, если иметь в виду высокий уровень рождаемости у этих народов. Но ведь и уровень смертности у них тоже был очень высоким, а продолжительность жизни – относительно короткой.

На это косвенно указывают данные той же переписи 1897-го. Например, касающиеся процента пожилых людей, или тех, кому за 60, в общем составе населения. В Самаркандской, Закаспийской (территория нынешнего Туркменистана и Мангыстауской области РК), Сырдарьинской (населенной преимущественно казахами, в меньшей степени узбеками и сартами), Семиреченской он колебался от 4,5 до 6,3. Тогда как, например, в соседней с казахской степью Тобольской губернии доля представителей этой возрастной категории была 9,2 процента.

Или можно взять другой, тоже косвенный, показатель – соотношение между количеством пожилых людей и детей до десяти лет. И в Казахской степи, и по всей Средней Азии он составлял 26,5 – 26,7 процента, а в той же Тобольской губернии – 35,7. И это при том, что последняя сама, как и Россия в целом, по продолжительности жизни населения значительно уступала большинству европейских стран. Главные причины – нужда, высокая степень уязвимости перед инфекциями, отсутствие медицинской помощи (баксы и знахари не в счет).

Ну и потом, нужно иметь в виду, сколь драматичным выдался период между двумя переписями – первая мировая война, революции, «красный» и «белый» террор, священный «джихад», объявленный в Средней Азии большевистскому режиму и связанное с ним бегство в сопредельные страны. Безусловно, все эти обстоятельства отрицательно сказались на демографической ситуации.

Но даже с их учетом коэффициент прироста казахского населения (всего 1,035) выглядит очень низким. Если чисто гипотетически предположить, что он составил бы «среднетюркские» 1,20, то к моменту первой советской переписи казахов в СССР насчитывалось бы не 3968 тысяч, а, как минимум, 4450 тысяч. Эту разницу почти в полмиллиона человек, видимо, и следует отнести к «сверхпотерям».

Сказанное вовсе не означает, что именно столько наших соплеменников умерло голодной смертью в годы Ашаршылык-1. Речь идет лишь о том, примерно какой могла быть цифра. Плюс о необходимости более вдумчиво, а не механически, как делают некоторые, подходить к данным переписи 1897-го – их следует оценивать в максимальной привязке к специфике того времени, к существовавшему тогда национально-территориальному делению, к тому, как царская администрация «классифицировала» окраинные народы империи. Кстати, профессиональные историки и демографы, к которым автор этих строк не относится, при более тщательном изучении данных той переписи наверняка обнаружат и другие неточности, несостыковки и «белые пятна». Такого рода исследования – всесторонние, системные и объективные – позволят лучше понять демографические процессы тех лет, без знания которых сложно определить даже хотя бы примерное количество жертв голода. Ведь в условиях развала многих государственных институтов, вызванного насильственной сменой власти и трехлетней гражданской войной, о полноценном учете смертей не могло быть и речи…