В последнее время стали встречаться публикации, как бы реабилитирующие институт казахского байства. Мол, баи были вовсе не эксплуататорами, как рисовали их в советских учебниках и книгах, а «патронами», заботившимися о своих сородичах, о их пропитании, защите от внешних сил и даже образовании. В этой связи возникают вполне закономерные вопросы. Кем они были на самом деле (понятно, что бай баю рознь, но мы говорим о явлении в целом) – угнетателями или «отцами родными»? Кто ближе к истине – те, кто идеализирует этот институт, или же их оппоненты? Своим видением этой проблемы с нами поделился доктор исторических наук, профессор Ануар Галиев:  

Прокрустово ложе марксизма

- Ваши вопросы я хотел бы дополнить и своим сугубо личным наблюдением. Часто приходится слышать такое утверждение, особенно от молодых людей: «Мои предки (дед, прадед) были баями». Причем они произносят эти слова с такой гордостью, будто речь идет о том, что их предки были, самое меньшее, принцами крови.

Я провел своего рода небольшой эксперимент в университете, где преподаю курс истории Казахстана: в качестве СРС (самостоятельной работы студента) дал задание каждому изучить прошлое своей семьи. Добрую половину из 150 студентов составляют казахи, и только одна из них рассказала реальную, подкрепленную документально историю о раскулачивании ее прадеда-бая и выселении его из Казахстана. Конечно, это не показатель, но определенное представление о реальной картине все же дает. Тем, кого заинтересуют более точные данные, могу посоветовать обратиться к работам профессора С.А.Жакишевой, которая, используя методы математического анализа, провела серьезное исследование на эту тему.

Если вернуться к вашему вопросу, то, думаю, его постановка в такой плоскости вызвана марксистско-ленинской мировоззренческой парадигмой. Давайте вспомним: классики этой теории считали, что в основе развития общества (которое происходило как бы по спирали) лежит примат классовой борьбы. В самом простом изложении это выглядело примерно так.

Сначала было первобытное бесклассовое общество, но вожди племен захватили власть, всех поработили, и появился рабовладельческий строй. Рабов эксплуатировали по полной, и у них ничего не было - ни имущества, ни свободы. Вообще ничего. Так как им терять было нечего, рабы, эти «говорящие орудия», норовили сбежать, покалечить себя, чтобы не выполнять работу, либо всячески отлынивали от нее.

Поэтому следующий строй, феодальный, стал как бы улучшенным вариантом рабовладельческого. Крепостные, по сути, те же рабы. Их могли продавать, менять на собак и безделушки, проигрывать в карты. Но крепостные должны были отдавать своему хозяину, помещику-феодалу, не весь полученный урожай – кое-что им позволялось оставлять у себя. Чем больше продукции они производили, тем больше оставляли себе. Словом, появилась мотивация, которой не было при рабовладении. Тем не менее, крепостным не нравилось, что их имуществом и жизнями распоряжаются помещики, и в результате на смену феодализму пришел капитализм.

Пришел он под лозунгом «Свобода! Равенство! Братство!». Все получили равные права. Крестьяне обрели свободу выбора: хотят – работают, хотят – бездельничают и умирают от голода, поскольку, обладая свободой, они не обладали землей и средствами производства. Многие из них подались в города, на заводы и фабрики, пополнив ряды рабочего класса. И там они превратились, как справедливо заметили классики, в могильщика капитализма, поскольку «терять им нечего, кроме цепей, а обретут они весь мир». Сплоченные передовой марксистской идеологией и под руководством опять же марксистов-коммунистов они свергли угнетателей.

            «Кровью залитые царские троны

         Кровью мы наших врагов окропим»

А затем?

            «Мы наш, мы новый мир построим,

             Кто был ничем, тот станет всем!»             

Этот новый мир, коммунизм, как бы повторяет первобытную демократию, но на новом, более высоком уровне, ибо, напомним, развитие общества идет по спирали, и на этом витке истории нет места эксплуататорам, угнетателям народных масс.

Совершенно разные миры

Все вышеизложенное - это так называемая «пятичленка», она же формационная, марксистско-ленинская классовая теория. Очень красивая, логичная, но… умозрительная схема, поскольку не было на нашей планете ни одной страны, ни одного общества, которые бы прошли все перечисленные ступени. Это, так сказать, некая обобщенная идеальная модель, построенная на знаниях середины XIX века, причем основанная на европоцентристских взглядах. 

Азиатские страны, да и вообще в целом восточные общества как-то не вписывались в эти схемы. Выяснилось, что, например, в Египте, который считался рабовладельческим, пирамиды строили не бесправные рабы, а местные же крестьяне, предки коптов, в свободное от земледельческих работ время. В Междуречье каналы рыли опять же не рабы, а вполне себе свободные граждане. Такие же крестьяне, пусть и не по своей воле, а под угрозой физической расправы (которая не заставляла себя долго ждать) строили Великую Китайскую стену.

Еще тогда, поняв недостатки сформулированной ими теории, Маркс и его спонсор Энгельс предложили применять для понимания специфики развития восточных обществ теорию азиатского способа производства (АСП). Кстати, то, что построил Сталин, исполняя заветы Ленина, подозрительно напоминало не коммунизм, а все тот же азиатский способ. Но и эта своеобразная формация, АСП, которая, в отличие от формаций западных, благополучно просуществовала безо всяких изменений и потрясений в течение многих тысячелетий, а, точнее, теория, ее объясняющая, не стала универсальной моделью, раскрывающей все разнообразие производственных отношений, имевших место в истории человечества. Замечу попутно, что такая попытка была предпринята советским историком Юрием Кобищановым, когда стала очевидна вся несостоятельность марксистско-ленинской формационной теории. Он назвал эту модель «Большой феодальной формацией». Именно к феодализму пытались притянуть те отношения, которые существовали у номадов евразийских степей в течение многих веков практически без изменений.

Вероятно, тоже осознавая недостатки формационной теории, известный западный исследователь Арнольд Тойнби, попытавшийся осмыслить все многообразие человеческих культур, назвал общество номадов (наряду с обществом спартанцев) «задержавшейся в развитии цивилизацией».

Возможно, цивилизационная теория Тойнби, а в еще большей степени мир-системная теория Валлерстайна открывали определенные горизонты в понимании общественных и производственных отношений номадов, но различные историки, философы и правоведы, включая известного казахстанского ученого С.Е.Толыбекова, были скованны прокрустовым ложем марксизма и оперировали такими терминами, как «патриархальный феодализм» кочевников.

На мой взгляд, именно в этом методологическом подходе и заключается невозможность понять природу номадизма вообще и института баев в частности.  Советские ученые, которым было позволено оперировать только в рамках классовой теории, пытались поместить кочевников и их общество в одну из доиндустриальных формаций, для чего требовалось наличие эксплуататоров и эксплуатируемых. Сделать это было нелегко. Хотя в аулах номадов можно было встретить, например, рабов (немногочисленных), основная масса населения располагала личной свободой и пользовалась всеми правами, включая право носить оружие, участвовать в курултаях, выбирать своих правителей – ханов, власть которых была довольно ограниченной. Поскольку рабов было мало и их положение не было сопоставимым с положением рабов, например, в Римской империи, то становилось ясно, что способ производства, присущий кочевникам, никак нельзя назвать рабовладельческим. Оставался только один вариант – классифицировать номадов, в том числе и казахов, как общество феодальное. Но для этого нужны были бесправные крестьяне и угнетающие их помещики. А с этим оказалось сложнее.

Аршином общим не измерить…

Казахский аул, в отличие от той же русской деревни, - это не соседская, а кровнородственная община. Хотя здесь одни были беднее, а другие богаче (их-то и называли баями), все они приходились друг другу довольно близкими родственниками и возводили свои генеалогии не к мифическим, а к вполне реальным предкам. Значило ли это, что общество номадов следует рассматривать как первобытнообщинное родовое? Тоже нет, поскольку налицо были богатые и бедные, были простые пастухи и ханы, избираемые лишь из одного рода, были рядовые воины, но было и сословие батыров. То есть, картина выглядела довольно сложной и не походившей на простые, чистые, первозданные отношения. Но в то же время все это не было похоже и на классический феодализм. Поэтому в качестве компромисса, примиряющего реалии номадов с марксизмом, был введен термин «патриархальный феодализм», где роль патриарха кровнородственной общины и в то же время феодала-помещика однозначно отводилась баю. На самом же деле бай, как уже говорилось, был одним из общинников, приходившихся друг другу родственниками, но только богаче, чем другие.

Из всего вышесказанного вытекают следующие выводы:

а) формационная теория, сколь красивой бы она ни была, не является универсальной, применимой ко всем без исключения обществам;

б) эта теория, плохо объясняющая даже реалии Запада, абсолютно неприменима к пониманию реалий Востока, поэтому классики придумали теорию о так называемом азиатском способе производства; 

в) для понимания общества номадов не подходит и теория азиатского способа производства, настолько оно специфично.

Если понять умом и измерить общим аршином невозможно Россию, то что говорить о номадах? У них было совсем другое понимание ценностей и смысла бытия. Вспомните рассказ о том, как знаменитый хан Касым, время правления которого принято считать золотым веком казахской истории, встречал высокопоставленного представителя земледельческого региона. Он продемонстрировал гостю свои многочисленные стада, но тот не восхитился видом тучных овец и прекрасных коней, а удивился и спросил, почему Касым-хан все это не продаст. Тут пришла очередь удивиться казахскому правителю: «Если я продам все это, то кто увидит груды презренного металла в моих сундуках?». После чего он добавил: «Мы – жители степи. У нас нет ни редких, ни дорогих вещей, ни товаров. Главное наше богатство заключается в лошадях: мясо и кожа их служат нам пищей и одеждой, а приятнейший напиток для нас – кумыс, приготовленный из кобыльего молока. На земле нашей нет ни садов, ни зданий, место наших развлечений – пастбища скота и табуны лошадей, и мы ходим любоваться этим зрелищем».  

Не буду говорить о том, что Касым-хан немного лукавил: в Казахском ханстве были и сады, и города в количестве более двадцати, и столица со дворцом, в котором проживали ханы. Те, кто всерьез изучает историю Казахстана, это и так прекрасно знают, а те, кто не знает, просто не захотят об этом даже слышать.

Дело в другом: для казаха город и все его чудеса не имели того очарования, как для земледельцев. В русских источниках писали, что казахские ханы холодной, стылой зимой маялись в своих дворцах от скуки, и как только сходил снег и пробивалась свежая трава, они срывались с места и ехали в широкую степь любоваться бескрайним горизонтом, простором, рассветом и прекрасными скакунами, оставляя все дела по управлению ханством на «дядек». «Чтобы ты жил на одном месте и нюхал собственную вонь», - именно так звучит проклятие ближайших казахских родственников - ногайцев.

Эти совершенно иные ценностные ориентиры и нужно, прежде всего, иметь в виду при оценке реалий номадической жизни, одной из которых и был бай. Так кем его можно назвать – эксплуататором или благодетелем?

Специфика казахского аула

Как следует из всего вышесказанного, к пониманию института баев нельзя подходить «с общим аршином». Но именно так, с позиции оседлого жителя, да еще и пропитанного идеологией классовой борьбы, смотрел на баев Филипп Голощекин, человек, который видел эксплуататоров даже в маленьких детях Николая II и поэтому бесстрастно отдал приказ о их расстреле. Он прибыл в Казахстан из европейской России, где владение парой-другой голов скота было невиданной роскошью, и, увидев здесь большие стада, пришел к выводу, что ветер Октября пронесся мимо казахского аула, не задев его.

Но были ли все казахи так сказочно богаты? Конечно, нет. Большевиков, да и не только их, ввел в заблуждение факт наличия большого числа овец и коней. Между тем, как прекрасно показал в своих работах Н.Э.Масанов, большое количество скота – это еще не показатель богатства, оно жизненно необходимо для простого воспроизводства, это что-то похожее на неприкасаемый семенной фонд у земледельцев. У обычных кочевников скота могло быть не очень много и даже недостаточно для поддержания обычной системы жизнеобеспечения, и тогда на выручку приходили те отношения, которые существовали в казахском ауле. Точнее, то обстоятельство, что аул был небольшой кровнородственной общиной, возглавляемой не помещиком, как у земледельцев, не тем, кто мог продавать людей и проигрывать их в карты и, возможно, сам их выигрывать (или получать в подарок от царя за верную службу), а человеком, который приходился всему населению этого аула ближайшим родственником и отличался от других только тем, что имел больше скота и традиционно именовался баем.

Само это слово, вероятно, произошло от индоиранского корня, имевшего смысловое значение «богатство». Поскольку скота у бая было поболее, чем у других, то он не имел возможности сам ухаживать за ним, а труд скотовода – это довольно тяжелая работа, а не пасторальные сценки, да и функции бая были иные, в том числе и своего рода менеджерские. Поэтому он распределял свои отары и табуны среди менее богатых сородичей, давая им за это право и возможность пользоваться продуктами скотоводства. В науке такие отношения получили название «саун», и они не позволяют назвать бая как эксплуататором, так и благодетелем. Они лишь еще раз демонстрируют, что нельзя подходить с мерками, принятыми в одном обществе, к оценке других, жизнь которых построена на иных принципах.  

На каких? Желающим узнать об этом больше рекомендую работы историка Ж.Абылхожина и прекрасную книгу Н.Масанова «Кочевая цивилизация казахов».