90 лет назад во главе Казахстана встал человек, деятельность которого сегодня оценивается крайне неоднозначно. На период его правления пришлись, с одной стороны, преодоление катастрофического голода и обретение Казахской автономией статуса союзной республики, что много позже позволило ей стать независимым государством, а с другой, массовые политические репрессии. Речь идёт о Левоне Мирзояне, который в начале 1933 года стал первым секретарём крайкома партии, сменив на этом посту Филиппа Голощёкина.

От почитания до ненависти один шаг

В конце 1990-х уже в суверенном Казахстане на здании бывшего Дома правительства в Алматы была открыта мемориальная доска с именем Левона Мирзояна, в Актобе ему установили памятник и назвали в его честь улицу. Так отметили 100-летие со дня рождения бывшего руководителя республики. Но в 2014-м маятник качнулся в другую сторону: улицы в Астане и Алматы, носившие его имя с советских времён (в южном мегаполисе с 1966-го) переименовали, то же самое вместе с демонтажем памятника произошло в Актобе. Такой разворот на 180 градусов объяснили тем, что обнаружены документы, доказывающие активное участие Мирзояна в организации политических репрессий.

…До приезда в Казахстан он уже имел опыт руководства союзной республикой: в 28-летнем возрасте возглавил ЦК Компартии Азербайджана, но через три с половиной года был снят с этой должности и переведён на более низкую. На протяжении следующих трёх лет Мирзоян работал простым секретарём сначала Пермского окружного, а затем Уральского (на территории РСФСР) обкома партии. Однако в начале 1933-го именно на нём остановил свой выбор Кремль, когда решался вопрос о том, кем заменить Голощёкина.

Наследство ему досталось крайне тяжёлое – в казахской степи свирепствовал голод. В том, что ближе к концу того же года ситуацию удалось выправить, наверняка есть и его заслуга как главного в республике. Ну, и союзный центр к тому времени, осознав, что курс на форсированную коллективизацию и седентаризацию (перевод на оседлость) является губительным, «ослабил вожжи», разрешил иметь в личном пользовании больше скота, увеличил объёмы продовольственной помощи. Здесь следует напомнить о принятом осенью 1932-го «закрытом» постановлении политбюро ЦК ВКП(б) «О сельском хозяйстве и, в частности, животноводстве Казахстана». Плюс урожай зерновых в том 1933-м был собран куда более высокий, чем в предыдущие два года, – и в целом по СССР, и в нашей республике.

При этом Мирзоян не упускал случая крайне нелестно пройтись по своему предшественнику. Так, Голощёкин в письме на имя Сталина и Кагановича от 3 августа 1933-го упоминал о некоем собрании студентов в Москве (видимо, новый первый секретарь крайкома встречался с казахской молодёжью, обучавшейся в столице СССР), которое, надо полагать, проходило весной. На нём Левон Исаевич, по словам Филиппа Исаевича, назвал его «основным виновником разорения Казакстана».

Но наибольшее негодование автора письма, работавшего к тому времени в Москве, вызвали прочитанные им в «Казахстанской правде» материалы июльского пленума крайкома и особенно выступления его бывших коллег по руководству республики. Например, председатель Совнаркома Казахской ССР Ораз Исаев, признавая свою ответственность за случившееся, в то же время отметил: «Остаётся бесспорным, что главную роль в нашем государстве играл первый секретарь организации тов. Голощекин, и отсюда вина в огромной степени, конечно, падает на него». А вот что сказал второй секретарь крайкома партии Измухан Курамысов: «Из чего вытекали лично мои ошибки? Первым делом из того, что для меня авторитет тов. Голощекина был очень велик, и в отдельных вопросах, когда я видел явные неправильности, у меня, как и у многих членов бюро, не хватало характера для того, чтобы отстаивать свою точку зрения». Сидевший во главе президиума Мирзоян одобрительно кивал и поддакивал. При этом многие выступавшие не забывали произносить в честь нового первого секретаря крайкома такие же славословия, какие прежде посвящались его предшественнику.

Размаха шаги саженьи…

Мирзоян руководил нашей республикой более пяти лет, до середины мая 1938-го. За этот период значительно увеличилось поголовье скота (многократно сократившееся в начале 1930-х): количество овец и коз возросло в пять раз, КРС – втрое, лошадей – вдвое. Одновременно казахская степь становилась индустриальным краем. Строились Чимкентский свинцовый завод, Ульбинская ГЭС, осваивались нефтяные и меднорудные месторождения… Быстро росла доля казахов среди работников промышленности – к концу 1930-х она превысила 40 процентов.

Серьёзный прорыв был совершён в образовательной сфере. Если верить официальной статистике, за пять лет, с 1933-го по 1938-й, численность учащихся казахстанских школ увеличилась почти вдвое – с 576,6 тысячи до более чем миллиона. В такой же пропорции возросло количество учителей – с 14,5 до 31,1 тысячи. Причём в 1937/38 учебном году три четверти школьников получали знания в сельской местности, где и проживала львиная доля казахского населения. В итоге, как показала всесоюзная перепись 1939-го, среди 1,3 миллиона казахстанцев в возрасте от 10 до 19 лет неграмотными оставались всего 41,7 тысячи, или 3,3 процента. Также тот период ознаменовался появлением будущих флагманов отечественного высшего образования – КазГУ и политехнического института (оба образованы в 1934-м), плюс первых региональных вузов, преимущественно педагогических: в Семипалатинске, Актюбинске, Кызылорде, Караганде…

То время стало прорывным для Казахстана и с точки зрения развития национального искусства. В 1934-м была организована Алма-Атинская студия кинохроники, которая снимала сначала документальные фильмы, а в 1938-м взялась за первую казахскую художественную картину «Амангельды». С того же 1934-го берёт своё начало история театра оперы и балета (ныне ГАТОБ имени Абая), будущего оркестра народных инструментов имени Курмангазы…

Ну, и, безусловно, большим событием стала проведённая в мае 1936 года в Москве декада казахского искусства. Именно после неё стали известными на весь Союз имена акына Джамбула Джабаева и певицы Куляш Байсеитовой. Кстати, согласно расхожей версии, именно после слов Мирзояна «Нам в Казахстане нужно найти своего Сулеймана Стальского» (лезгинский старец, сказитель и поэт, стал очень популярным двумя годами ранее, после 1-го съезда Союза писателей СССР) наши функционеры от культуры нашли малоизвестного тогда Джамбула, после чего и началась «раскрутка» акына.

Конечно, все эти изменения, и позитивные, и негативные, стали, прежде всего, следствием политики, проводившейся тогда советской властью, но ведь многое зависело и от людей, реализовывавших её на местах. А потому роль Мирзояна в тех процессах принижать не стоит. Впрочем, как и в осуществлении репрессий. Будучи первым секретарём крайкома, а c начала 1937-го уже ЦК Компартии Казахстана (в декабре предыдущего года Казахская АССР стала союзной республикой), он просто не мог не быть их активным участником. Тем же самым в тот период занимались практически все его коллеги: Хрущёв на Украине, Берия в Грузии, Багиров в Азербайджане и т.д.

Но и «назначать» виновным за репрессии 1937-1938 годов в Казахстане только Мирзояна было бы несправедливо. Скажем, в состав республиканской «тройки», созданной в середине 1937-го и визировавшей в том числе расстрельные списки, помимо него, входили нарком внутренних дел Лев Залин и уже упомянутый Ораз Исаев, а позже Мирзояна сменил Садык Нурпеисов, избранный в июне того же года вторым секретарём ЦК Компартии Казахстана. При этом в наших городах никто не собирается переименовывать улицы, названные в честь Исаева и Нурпеисова. То же самое касается областных «троек», членами которых были первые секретари обкомов, чьи фамилии сегодня тоже можно увидеть на вывесках с названиями улиц, школ, сельских населённых пунктов.

«Большой террор» и культ личности

Иначе говоря, практически все, кто находился тогда на высоких руководящих должностях, так или иначе ответственны за происходившее в стране. Однако вину Мирзояна усугубляет отправленная им 1 декабря 1937-го (а рассекреченная уже спустя много десятилетий) телеграмма на имя Сталина, в которой он просил увеличить «квоту»: «По антисоветскому элементу нам было предоставлено право репрессировать по первой категории 8 тысяч человек и по второй категории 8 тысяч человек. Сейчас эти лимиты почти полностью использованы… Для полной зачистки остатков мы просим разрешить нам дополнительно репрессировать по первой категории 600 человек и по второй категории 1 тысячу человек». Под первой категорией подразумевались «наиболее враждебные элементы», которые подлежали расстрелу. Вторая – менее активные «враги»: им грозила отправка в лагеря или тюрьмы сроком на 8-10 лет.

Сегодня это звучит страшно, но в ту зловещую эпоху такая практика была, можно сказать, в порядке вещей. Впрочем, нужно сказать, что просьбе об увеличении «квоты» предшествовала следующая история. 22 сентября 1937-го в «Правде», главной газете страны, опубликовали статью «На поводу у буржуазных националистов». В ней руководство Казахстана подвергли резкой критике за то, что оно явно не торопится «разоблачать и выкорчёвывать контрреволюционные националистические элементы». Нужно было реагировать, и вскоре бюро ЦК Компартии республики (как указано в документе, путём опроса его членов) приняло решение: «выявить и разоблачить всех буржуазных националистов и троцкистско-правых фашистов, разгромить и уничтожить до конца этих врагов». Заметьте, решение принималось не одним Мирзояном, а коллегиально…

Между тем, сегодня появляются публикации, в которых его называют не иначе как «палачом казахского народа». Например, в Интернете есть интервью с неким то ли историком, то ли журналистом, пишущим на исторические темы, под заголовком «Казахи были для Мирзояна лишь «проклятыми турками», которых надо убивать». Это явная спекуляция на теме межэтнических противоречий: раз бывший руководитель Казахстана был армянином (родился на территории Нагорного Карабаха), то значит, по логике интервьюируемого, он стремился изничтожить тюркские этносы.

Но как тогда объяснить то, что, согласно данным общества «Мемориал», по состоянию на начало 1939-го, в исправительно-трудовых лагерях НКВД СССР содержались 17.123 казаха и 24.499 узбеков, то есть относительно общей численности этих этносов было примерное равенство? (Данных о количестве расстрелянных в этническом разрезе найти не удалось, да и есть ли они вообще?). А ведь Узбекистаном тогда руководил «свои» – Акмаль Икрамов и после его ареста в сентябре 1937-го Джура Тюрябеков. Они, что, были «палачами узбекского народа»? Конечно же, нет – просто они исполняли «политический заказ», поступивший сверху. Хотя это, понятное дело, ни их, ни Мирзояна не оправдывает.

В архивах есть письмо, адресованное Мирзояну и датированное 24 октября 1937-го. В нём Мухтар Ауэзов жаловался на несправедливые обвинения, выдвинутые против него газетой «Казақ әдебиеті», главным редактором которой был писатель Таир Жароков (его имя сегодня носит одна из крупных улиц Алматы), и просил принять его, «выслушать о затруднениях». Какое участие принял в судьбе будущего классика казахской литературы Мирзоян (и принял ли вообще), доподлинно не известно. Но примерно в это же время Ауэзову кто-то порекомендовал перебраться в Москву, где он и пересидел самые страшные годы.

Ольга Шатуновская, наиболее активный член комиссии, созданной в конце 1950-х президиумом ЦК КПСС для реабилитации жертв политических репрессий, писала в своих воспоминаниях, что именно Мирзоян предупредил её о предстоящем аресте (хотя в годы совместной работы в Баку она нередко критиковала его авторитарный стиль руководства). В конце ноября 1937-го тот был вызван из Алма-Аты в Москву к Маленкову и случайно увидел на его столе список людей, на которых НКВД запрашивал санкцию ЦК. Мирзоян поставил в известность Сурена Агамирова, с которым Шатуновская состояла в близких отношениях: он хотел, чтобы Ольга успела до ареста вызвать мать, которая бы позаботилась о троих её детях. Как видим, ничто человеческое ему не было чуждо, и в определённых ситуациях он мог проявить смелость.

А спустя полгода Мирзоян сам попал под каток репрессий. Некоторые историки считают, что одной из главных причин его низвержения стало чрезмерное раздувание собственного культа личности. Например, именем партийного руководителя Казахстана были названы город, прежде носивший название Аулие-Ата (впоследствии Джамбул, Тараз), район в Актюбинской области, самая высокая горная вершина… Были и другие проявления этого порока. Так, в феврале 1938-го ответственный инструктор ЦК ВЛКСМ Поздняков направил «главному комсомольцу» страны Косареву докладную записку, где сообщал, что в Казахстане стали традицией неумеренные восхваления Мирзояна, которого часто ставят в один ряд со Сталиным. Причём приводились конкретные факты. Наверняка записка была передана куда надо. А Михаил Шрейдер, назначенный в начале 1938-го заместителем наркома внутренних дел Казахской ССР (интересно, что позже он сидел в одной камере с Мирзояном), в своих мемуарах отмечал, что участники первомайской демонстрации в Алма-Ате несли портреты руководителя республики, превосходившие своими размерами портреты Сталина.

Через две недели после этого праздника, 15 мая, Мирзояна вызвали в Москву, потом – арест, допросы «с пристрастием» и расстрельный приговор, приведённый в исполнение 25 февраля 1939-го…