Мы мало знаем или даже почти не знаем общество, в котором живем. Нам неизвестно, как большинство казахстанцев относится к тем или иным событиям и процессам, происходящим в политике, в той же языковой сфере, в сфере межнациональных отношений и т.д. В том числе поэтому немало всевозможных деятелей присваивают себе право говорить якобы от имени народа.

Между тем, если бы регулярно проводились социологические замеры на самые разные темы и если бы их результаты становились достоянием гласности, то мы имели бы объективную картину настроений масс, и это позволило бы выстраивать грамотную внутреннюю политику в интересах большинства населения. Да и «слышащее государство» начинается именно с получения полной и объективной информации о настроениях, царящих в обществе.

Понятно, что какие-то социологические исследования проводятся, но их результаты крайне редко появляются в открытом доступе. В отличие, например, от той же России, где активно работают и государственные социологические службы вроде ВЦИОМ, и независимые вроде «Левада-центра» (не говоря уже о странах Запада).

В этой связи возникают закономерные вопросы, на которые мы попросили ответить координатора проектов ОФ «Центр социальных и политических исследований «Стратегия» Ольгу Симакову.

Подводные рифы и специфические риски

- Чем вызвано такое положением дел в Казахстане? Почему в большинстве своем материалы (замеры) наших социологических центров носят если не закрытый характер, то малодоступный для широкой аудитории?

- Начнем с того, что тематические исследования в Казахстане проводятся, но чаще всего они носят фундаментальный характер и ведутся по нескольку лет. И результаты таких исследований всегда публикуются. То, что они плохо продвигаются и не популяризируются в широких массах, вызывает сожаление.

Сейчас в публичной сфере социологические данные, по моим наблюдениям, чаще востребованы, если вокруг них можно создать ажиотаж, шумиху. В нашем обществе до сих пор нет культуры использования социологических данных. Но это нисколько не умаляет проблему дефицита социологической информации – проблему, наличие которой признают как в профессиональном, так и в экспертном сообществе. Конечно же, информация должна быть доступной, чтобы ею могли пользоваться не только госорганы, но и в академической, и в исследовательской среде. Иногда доходит до абсурда: ты готовишь исследовательский проект, а потом выясняется, что аналогичное исследование уже проводилось, но его нет в открытом доступе. И получается так, как будто ты снова создаешь методический велосипед.

Что касается вопроса об открытости социологических данных, то с этим на самом деле все обстоит очень сложно. Слишком много условий. Для лучшего понимания вопроса давайте разобьем его на несколько частей.

Начнем с того, можно ли у нас в Казахстане выполнить одновременно три условия для проведения социсследований: регулярно, на разные темы и с открытыми данными. Как, например, это делает ВЦИОМ или ФОМ в России. Наверное, самым правильным будет ответ, что для этого нужны финансовая поддержка и заинтересованность в таком ресурсе, как общественное мнение. А в нашей стране с этим все очень непросто.

Во-первых, к сожалению, у нас общественное мнение не является серьезным механизмом давления. Во-вторых, проведение исследования – удовольствие не из дешевых, а исследовательский бизнес таит много рисков. Если мы посмотрим на опыт деятельности социологических центров в разных странах, то заметим, что наиболее успешные из них имеют постоянное, устойчивое финансирование либо от государства, либо от частных фондов, либо от корпораций. Что и позволяет им проводить опросы часто и на разные темы, не заботясь об их коммерческой ценности.

В Казахстане же, насколько я могу судить, такая практика не имеет историй успеха. Хотелось бы ошибиться, но, по сути, все наши социологические центры являются частными, и их благополучие зависит от собственных усилий, количества коммерческих заказов, выигранных тендеров и грантов. В стране нет меценатов, готовых поддерживать такие центры, что называется, pro bono (ради общего блага). Заказчики чаще всего ценят в социологической информации ее эксклюзивность и добавочную стоимость. В середине «нулевых» годов по примеру своих западных коллег попытку создания собственной социологической службы предпринял один из телеканалов, но она просуществовала недолго, поскольку проведение исследований оказалось слишком затратным делом.

Сейчас попытку вывести социсследования на открытый уровень через свой Телеграм-канал предпринимает Институт общественной политики при партии «Нур Отан». Его команда обладает опытом, плюс имеет «зонтик». Но опять же, заметно, что присутствует определенная ангажированность в тематике исследований – это чаще всего актуальные вопросы политической и партийной повестки дня, и регулярными его исследования тоже пока назвать трудно.

Публичности не хватает

- А что скажете в этом плане о вашем фонде?

- Наш фонд, к сожалению, тоже не может похвастать регулярностью проведения открытых исследований. Но со своей стороны мы признаем проблему дефицита социологической информации и всегда стараемся поделиться теми данными, которые можно вынести в публичный доступ. Более того, мы стараемся один-два раза в год за счет собственных средств проводить мониторинговые замеры, чтобы отслеживать, пусть и по небольшому количеству параметров, динамику изменения ситуации и ее восприятие.

В целом же решение о публикации своих данных – это проявление доброй воли каждого отдельно взятого исследовательского центра.

Теперь о том, почему большинство полученных данных малодоступны для широкой аудитории. И здесь ответ прост: кто платит, тот и заказывает музыку. Наши реалии таковы, что наиболее крупным заказчиком и соответственно правообладателем всех результатов и материалов социологических исследований являются государственные органы. А они не имеют привычки делиться данными замеров, за которые заплатили и проведение которых как раз таки и задумывалось ради выстраивания грамотной внутренней политики. Обратите внимание: такие исследования стали популярным инструментом для получения оценочной информации о ходе или результатах реализации тех или иных программ. Причем чаще всего - успешной реализации. Проведение социсследований (периодичностью раз в год или раз в квартал) включается в план работы госорганов, и под них закладываются бюджеты. В основном эти проекты идут под грифом «для служебного пользования» (ДСП) и являются узконаправленными, заточенными под конкретную тему/целевой показатель. Результаты таких плановых исследований мы можем видеть одной цифрой – целевым показателем (и только в итоговых отчетах), без описаний и анализа.

Проведение исследований под «зонтиком» госорганов заявляется как регулярная деятельность. А если учесть, сколько разных программ реализуется центральными и местными госорганами, то разнообразие в тематике очевидно. Но условие, касающееся публичности, соблюдается редко. Можно предположить, что у госорганов, начиная как минимум с середины «нулевых» годов, уже накоплены базы данных в их динамике. И хотелось бы думать, что эта информация используется хотя бы при консультативном сопровождении принятия управленческих решений.

Кстати, как мне кажется, сейчас в Казахстане идет тренд на поддержку социальных проектов, а не только социологических исследований. Их данные открыты. В этом направлении работают, скажем, Центр поддержки гражданских инициатив и Фонд Первого Президента. Но в основном такие проекты направлены на работу с социально уязвимыми группами населения и на поддержку определенных госпрограмм (например, связанных с молодежью или волонтерским движением), а не исследований. Таким образом, интерес к изучению общественного мнения, общества в целом рассеивается среди проектов, связанных с изучением отдельных социальных групп.

Нам надо понять, кто такие «мы»…

- Что необходимо сделать для изменения ситуации?

- Я не думаю, что достаточность социологических данных и их открытость могут стать панацеей, в частности, от популизма и паразитирования на социальных проблемах. Уверена, что тех, кто манипулирует социально чувствительными темами для достижения своих целей, меньше не станет. Здесь нет прямой зависимости.

Также я не думаю, что в условиях, когда большинство исследований по вопросам внутренней политики проводится по заказу госорганов, увеличение массива открытых данных каким-то образом сможет повлиять на принимаемые решения. Скорее, это станет возможным в том случае, если исследования будут проводиться не по заказу государства, а их результаты будут продвигаться через организации гражданского общества, которые, в свою очередь, станут равноправными партнерами госорганов.

А еще следует принять как факт то, что в Казахстане в частном секторе создать организацию-полстер такого масштаба, как ВЦИОМ (т.е., я имею в виду с такой материально-технической базой, сетью и возможностями проводить еженедельные опросы), сегодня нереально, потому что дорого. Не вижу в частном секторе готовых на такой шаг меценатов. Да и государство пока не проявляет инициативу в этом направлении. То есть, как в России у нас не получится. Здесь нужны серьезные инвестиции, менеджмент, и при этом слишком велики риски для местных инвесторов.

А потому прежде всего надо определиться с тем, кто будет реальным потребителем социологической информации. По большому счету, фраза «мы мало знаем об обществе, в котором живем» предполагает необходимость понять, кто такие «мы». Думаю, сегодня правильнее говорить об околонаучной и экспертной среде, которая могла бы выступать в роли интерпретатора результатов исследований уже для широкой аудитории. Давайте быть реалистами: среднестатистический обыватель интересоваться результатами социологических исследований не будет. Например, сайт нашего фонда посещают в основном заинтересованные в получении такой информации люди, знающие, где и что искать. Поэтому само простое, что сегодня можно сделать, – это всем исследовательским организациям взять на себя обязательство делиться открытыми данными и желательно в одном месте, чтобы сократить время на их поиск. Хорошо бы создать общий ресурс, на котором любой исследователь мог бы выложить результаты своего исследования для обмена мнениями и сравнения данных.

Я думаю, большое внимание сейчас надо уделить развитию региональных и локальных исследований. Возможно, изучение общества следует начать с рассмотрения местных сообществ по принципу «от частного к общему». Сравнительные исследования по регионам тоже могли бы дать интересную информацию для анализа. Вопрос только в заинтересованности заказчиков.

- Вы можете сказать, что результаты ваших исследований используются при принятии решений нашими властными структурами? Если да, то можете привести конкретные примеры? Если нет, то почему так происходит?

- Да, у нашего фонда есть опыт сотрудничества в исследовательской части с рядом министерств и ассоциаций. Результаты такого сотрудничества были разные: где-то более успешные, где-то менее. Наверное, нам повезло, что большинство проектов имели практическую значимость, то есть их результаты учитывались при принятии решений. При этом по итогам исследований мы обязательно должны были подготовить свои выводы и рекомендации. И тем более приятно потом видеть те или иные наши предложения в официальных документах. В качестве примера можно привести участие нашего фонда в нескольких образовательных проектах по заказу Информационно-аналитического центра МОН РК. Или, скажем, по результатам исследования, которое мы проводили по заказу акимата Туркестанской области и ПРООН, нами были подготовлены рекомендации для коммуникационной стратегии по решению проблемных вопросов гендерной политики в этом регионе.

Кроме того, руководитель фонда Гульмира Илеуова является членом НСОД и имеет возможность озвучивать актуальные результаты наших исследований на рабочих встречах с коллегами и министрами.

Мозаика трендов в развитии общества

- Каково ваше видение общей природы нашего общества? Какие тенденции наиболее выпукло проявляются на сегодняшний день? Тяготение к архаике? Тренд на клерикализацию массового сознания? Ориентация на светскость? Или, может, что-то другое?

- Жизнь не стоит на месте, и восприятие, оценки происходящего вокруг, конечно же, тоже меняются. Да, тренды на архаизацию и рост религиозности есть, они переплетаются и даже вступают в конфликт. Например, когда речь заходит о возрождении доисламских обрядов и их сосуществовании с современной мусульманской традицией. В этом плане все еще идет процесс становления идентичности.

Религия однозначно стала играть более значимую роль в обществе. И это касается не только следования обрядам и соблюдения постов. Мы можем видеть влияние религии и в повседневной жизни, например, в элементах одежды, в кулинарных предпочтениях. Надо сказать, что сейчас уровень религиозности растет, главным образом, в мусульманской общине. Христиане этот бум, думаю, пережили в конце 1990-х – начале 2000-х годов. Но в то же время сошлюсь на выводы исследования по ценностям в казахстанском обществе, проведенного нашими коллегами при поддержке Фонда имени Ф.Эберта в 2018 году. Согласно им, одной из характеристик казахстанца стал образ «самого светского человека на фоне стран с доминированием ислама». И я соглашусь с мнением, что движение казахстанцев в сторону западной культуры происходит все-таки быстрее, чем процесс архаизации или клерикализации массового сознания.

Еще мне бы хотелось обратить внимание на смену генераций в стране. Во-первых, обновляется управленческая элита: во власть приходят люди с другим уровнем образования, мышления, с другим опытом. Даже с точки зрения ценностного набора молодые политики отличаются от «старой гвардии», что видно и по отношению к работе, к людям, и по стилю управления, и по степени ответственности, и по исповедуемым им принципам. Из этого логично вытекает вопрос о качестве новой политической элиты.

Во-вторых, во взрослую жизнь и на рынок труда выходит «поколение независимости», то есть те, кому 25-34 лет. В силу исторического фактора данную группу можно рассматривать как отдельное социальное явление. Эта многочисленная генерация (в количественном отношении ее представителей в полтора раза больше, чем тех, кому от 35 до 44 лет) по уровню образования и мировосприятию отличается от других возрастных групп. Эти молодые люди росли и воспитывались уже в иной социально-политической и ценностной реальности, чем те же 40-летние. Они более индивидуальные и прагматичные, у них нет такого пиетета к власти, как у более взрослого поколения, они более решительны в отстаивании своих интересов. У них более либеральные взгляды на институт семьи, они более мобильны, информационно открыты, легко ориентируются в Интернете. И они становятся основными реципиентами и оценщиками тех реформ, которые происходят сегодня во внутренней политике.

Внимание к молодежи сейчас не случайно. Обратите внимание, сколько программ и проектов направлено именно на нее. Думаю, что курс на демократизацию, на открытость и внимание к обществу вызван в том числе и необходимостью соответствовать ожиданиям этой молодой и мобильной группы.

Также нельзя не сказать о том, что увеличилось давление экономического фактора на социальное самочувствие казахстанцев в сторону его ухудшения. Особенно в последний пандемический год. Боюсь, что последствия этого мы будем отслеживать и в краткосрочной перспективе. Думаю, стоит обратить внимание на вопросы, касающиеся повышения доходов и качества жизни не просто бедных, а работающих бедных. Потому что это более многочисленная группа, которая в силу своей конформности пока еще обеспечивает нам социальную стабильность. Но стоит отметить, что в целом наши респонденты стали резче и критичнее оценивать экономическую ситуацию в стране и действия властей. Общий уровень неудовлетворенности за последний год возрос, а степень социального оптимизма снизилась. В целом этот тренд сложился еще до 2020-го, но именно в этот кризисный год общественное мнение стало более критичным.

Увеличивается и доля тех, кто в случае ухудшения ситуации будет рассчитывать только на себя, на собственные силы, а не на государство или институты гражданского общества. Отношение к последним парламентским выборам показало, что такое явление, как абсентеизм избирателей, прочно укоренилось в поведенческих моделях. Согласно итогам проведенного нами опроса, каждый второй не ходил на выборы, и в качестве основных причин назывались следующие:

- результаты выборов известны заранее;

- от избирателя ничего не зависит;

- безразличие к тому, кто будет избран.

А вот что касается социальной активности казахстанцев, то здесь, на мой взгляд, двоякая картина. Я бы сформулировала так: потенциал есть, а реализация хромает. Да, многие готовы оказать помощь попавшим в беду, принять участие в какой-то экологической или социальной акции, но чаще всего это разовые действия. Поддержку получает больше активность гуманитарного характера, нежели социально-политического. Но уровень со-организации все еще невысокий и напрямую зависит от жизненной позиции человека, круга его общения.