Январские события и окончательно оформившийся политический транзит актуализировали в казахстанском обществе запрос на социальную справедливость. Власть, проявив чудеса слуха, тут же сделала очередные довольно громкие декларативные заявления о взятии курса на полную перестройку существующей социально-экономической модели с целью создания условий достойной жизни для всех вместе и для каждого в отдельности. Но, несмотря на то, что сегодня идея о социальной справедливости возводится чуть ли не в ранг национальной и щедро спонсируется казахстанскими олигархами, наперебой выражающими готовность спустить свои миллиарды на нужды населения, совсем не очевидно, что она в ближайшей перспективе станет основополагающей при переустройстве нашего общества.

Terra incognita

В январе, выступая в парламенте, Касым-Жомарт Токаев честно признал, что события трагического января во многом были вызваны серьезными социально-экономическими проблемами. Как констатировал президент, «за приличными средними заработками скрывается сильное имущественное расслоение в обществе», а «многие насущные проблемы граждан не решены». Казалось бы, расставив таким образом акценты и обозначив в качестве главной задачи обеспечение благополучия и качества жизни народа, глава государства тем самым вывел страну на четко обозначенную траекторию будущего. Но, наблюдая за ситуацией в развитии, все чаще кажется, что мы в очередной раз вступили на terra incognita.

Увы, одного желания воссоздать в Казахстане некое подобие социального рая, хотя бы в миниатюре, не достаточно. Для этого нужны соответствующие механизмы. Но не обозначены не только они, а в принципе общее видение путей достижения всеобщего социального благоденствия. Такое ощущение, что правительство ждет не дождется, что проблема сама собой рассосется или просто боится лезть вперед батьки в пекло, предпочитая как и прежде замыкать всю ответственность на первом лице в государстве, рассчитывая, что президент сам обозначит новые горизонты развития страны и сам же выступит их детонатором. Те же редкие инициативы, которыми команда президента спешно, не стараясь проработать все плюсы и минусы, все же пытается нашпиговать идею по достижению социального равенства, больше смахивает на броуновское движение, и достичь сколько-нибудь значимого эффекта в принципе не способны. Среди них стоит отметить будоражимую который год подряд идею о введении так называемого «налога на роскошь», который является чисто популистским шагом, к равенству и справедливости не имеющим ровным счетом никакого отношения.

Возможно, уже во вторник глава государства попытается расставить точки над i в вопросе, что же в нашем, чисто казахстанском понимании социальная справедливость и какими путями мы можем ее достичь. Но, учитывая, что это вопрос не одного дня и даже года, вряд ли стоит рассчитывать на скоропалительные решения. Как показал тот же подход, заставивший олигархов поделиться «излишками», что было воспринято совсем неоднозначно, нахрап в этом деле может привести к искажению самой сути справедливости, а то и вовсе - создать условия для возникновения глубинных процессов противодействия государственной политике, выстроенной на таких «жидких» базисах.

Конечно же, это не означает, что мы должны искусственно затягивать вопрос построения социально справедливого общества. Но для этого мы, как минимум, должны если не придумать свой собственный путь в этом направлении, то хотя бы скоррелировать наши условия с уже имеющимся мировым опытом для того, чтобы понять: а потянем ли мы эту лямку в принципе и какие нам нужно для этого совершить шаги? А вопросы эти между тем совсем для нас неоднозначные. Особенно исходя из того, что во многих странах, которым так или иначе удалось продвинуться в создании наиболее оптимальных условиях для сосуществования различных социальных слоев и ощущения ими понятия некоего, хоть и приблизительного уровня справедливости, действует так называемый общественный выбор. Его смысл в естественной саморегуляции общественных институтов для формирования снизу текущей социальной повестки.

Что это за выбор, лучше всех когда-то объяснил нобелевский лауреат Амартия Сен на примере абстрактной, но от того понятной каждой ситуации. За условные социальные блага он взял флейту, а за потенциальных обладателей ими троих детей: «Анна претендует на флейту, поскольку она единственная из трех детей, кто умеет играть на ней (остальные не отрицают этого), а потому будет совершенно несправедливо отказать во флейте единственному человеку, кто на самом деле может на ней играть. Если бы это было все, что мы знали, аргумент за то, чтобы отдать флейту первому ребенку, был бы достаточно убедительным. В альтернативном сценарии высказывается Боб, он защищает свое право на флейту, указывая на то, что он единственный из трех детей, кто настолько беден, что у него вообще нет собственных игрушек. Поэтому он мог бы играть с флейтой (два других ребенка соглашаются с тем, что они богаче, а потому хорошо обеспечены игрушками и развлечениями). Если бы вы выслушали только Боба и больше никого, у вас был бы обоснованный аргумент за то, чтобы отдать флейту ему. В последнем сценарии высказывается Карла, которая указывает на то, что она много месяцев усердно трудилась, чтобы сделать флейту своими собственными руками (другие подтверждают это), и как раз тогда, когда она закончила работу, «именно в этот момент, — жалуется она, — эти экспроприаторы пришли, чтобы попытаться отобрать у меня флейту». Если бы вы услышали заявление одной лишь Карлы, вы, вероятно, были бы склонны отдать флейту ей, признавая ее вполне понятную претензию на обладание тем, что она же сама и сделала».

Способны ли мы в описанной ситуации сделать однозначный выбор? При всем уважении к нашим гражданским активистам и общественным институтам, приходится констатировать, что до такого выбора мы еще просто не доросли. Мы откровенно застряли на той стадии, когда каждая социальная группа тянет одеяло лишь на себя, взять тех же ипотечников, многодетных или противников утильсбора. А своеобразным тестом на вменяемость нашего общества в этом плане по праву считается обрушившийся на фонд «Народу Казахстана» шквал довольно одиозных заявок на оказание помощи. Среди заявителей оказались не только реально страждущие, те, например, у кого на руках больные дети, которым требуется дорогостоящее лечение, но и любители тоев, вкупе с сектантами–«яблочниками», понабравших кредитов и не желающих платить по счетам. С учетом этого очевидно, что текущая социальная политика при ее качественной трансформации, направленная на поддержку социально уязвимых слоев населения для нас пока что выглядит наиболее оптимальной. В долгосрочной перспективе, когда гражданское общество окрепнет и займется делом, а не будет, как сейчас, мериться уровнем патриотизма, когда мы получим реальное местное самоуправление хотя бы на уровне узбекских махаллей, сообщество которых уже сейчас решает, каким категориям населения и почему нужно оказывать поддержку, возможно, мы и сможем перейти на другой уровень формирования социальной повестки.

Пока же - увы и ах. Хотя, надо признать, что так глубоко на вопросы социального равенства в нашей стране предпочитает не смотреть, многие о них судят с весьма узкой позиции – размера доходов. Эту точку зрения подтверждает и аналитик компании Esperio Нурбек Искаков, согласившийся прокомментировать поднятый нами сегодня вопрос.

Достаточно ли для торжества социальной справедливости бедных уровнять с богатыми?

- Социальную справедливость очень часто приравнивают к равенству доходов, а между двумя этими понятиями существует огромная разница. Представим себе крайний случай общества, где все граждане получают одинаковый доход. Казалось бы, это идеальный вариант. Однако очень быстро обнаружится, что объем работы, выполняемый работниками, будет разным. Одни будут трудиться усердно и много, у других производительность труда будет средней, а кто-то и вовсе будет отлынивать от работы.

В течение короткого промежутка времени общая производительность такого общества будет относительно устойчивой. Но уже в скором времени отсутствие мотивации в высокопроизводительном труде приведет к резкому падению общего объема производства, потому что всем очевидна бессмысленность дополнительных усилий. Наиболее производительные работники будут ориентироваться на лентяев, лентяи - на наиболее производительных. Общий уровень производства будет снижаться, а вместе с ним и производительность трудового большинства со средними результатами.

С помощью такого мысленного эксперимента можно сделать вывод, что важным условием социального равенства является не только более равные доходы граждан, но и справедливость их получения. Иначе попытки «уравниловки» будут вести лишь к демотивации и дестабилизации общества.

Если посмотрим на примеры, которые представляют нам наиболее справедливые в социальном отношении образцы общества, то в основном это будут либо западно-европейские страны (Германия, Швейцария, Дания, Швеция и другие), либо азиатские страны, в которых были выстроены западные институты развития и принята западная модель экономики (Сингапур, Южная Корея, Япония и другие). Главными особенностями этих стран является прогрессивная шкала налогообложения, высокая производительность труда, а также близость медианного уровня оплаты труда к средней заработной плате.

Что касается последнего показателя, то тут стоит прояснить, что средняя заработная плата считается как среднее арифметическое: то есть, если директор получает 600 тысяч тенге в месяц, его помощник - 450, бухгалтер - 200, а два работника по 100 тысяч тенге, то средняя заработная плата будет равна 290 тысячам, а медианная составит 200 тысяч тенге. Медианная заработная плата — это более объективный показатель заработных плат экономики, он проходит ровно посередине между теми, кто получает заработную плату больше медианы и меньше нее. Со средней заработной платой все и так понятно: это показатель того, сколько могли бы получать все сотрудники, если бы фонд заработной платы делился на всех поровну.

Самое интересное начинается, когда мы начинаем сопоставлять медианную заработную плату со средней заработной плате по странам. Так, в справедливой Швейцарии медианная зарплата составляет 89 процентов от средней. В менее справедливой, но в относительно благополучной Латвии, это отношение равно 73 процентам. А вот в Казахстане и в России - странах с чрезвычайно высоким уровнем социальной несправедливости, этот показатель равен 64 и 63 процентам соответственно. Собственно, вот один из инструментов, который бы мог помочь в устранении социального неравенства.

В практической плоскости его применения тоже все понятно и просто - необходимо внедрять опыт европейских стран, где по мере повышения уровня сложности выполняемого труда (от рядового сотрудника к специалисту, потом к руководителю среднего звена и, наконец, к топ-менеджеру) заработные платы увеличиваются не более чем в два раза. В нашем примере по расчету медианной заработный платы это значит, что если работники получают по 100 тысяч тенге, то старший бухгалтер и помощник руководителя, как представители менеджмента среднего звена, должны получать не более 200 тысяч, а директор не более 400 тысяч тенге. Высвободившаяся сумма фонда оплаты труда в 450 тысяч тенге в месяц может пойти на премии по тому же принципу, на обучение персонала или модернизацию оборудования. Подобный подход устранит диспропорции, будет повышать производительность труда и увеличит мотивацию руководящего персонала.

Второй эффективный инструмент борьбы с социальным неравенством - это изменения в налоговой системе. В странах с высоким уровнем жизни действует прогрессивная шкала налогообложения, которая перераспределяет доходы в пользу учителей, врачей и медперсонала, правоохранительных органов и специальных служб. Для Казахстана это будет особенно актуальной мерой, потому что по заявлениям Минтруда 41 процент граждан заняты в низкооплачиваемых сферах, а это как раз те самые бюджетники.

Есть и другие действенные меры, и в них нет ничего революционного, поэтому быстрого эффекта от их внедрения ждать не стоит. Но это и хорошо, потому что постепенность их благотворного влияния будет цементировать более справедливые принципы построения самого общества, да и в будущем будет сложнее отойти от этих принципов к менее справедливой экономической формации.